Танька вошла в кабинет.
— Объявление надо дать, квартиру продаю, — сказала она. — Мать умерла уже два года, я теперь в её доме на станции жить буду.
Ольга Михайловна подняла глаза к потолку:
— Упокой её душу.
— Долги, долги, — хлюпнула носом Танька, — а то ни за что б квартиру не продала. Ляжу спать, а сама думаю: чем отдавать-то? И знаю, что нечем. И в горкомхоз должна и кредиты брала. А что делать? Сын после аварии на одной ноге прыгает, руки поломаны, в ноге спица вставлена. Он пьяный ехал на мотоцикле, а навстречу ему тоже пьяный на машине, да ты знаешь его, знаешь!
Я пожала плечами: знаю, наверное.
— Вот они и встретились, не разминулись, да мой-то хоть и пьяный, а всё помнит. Я, говорит, мама, по своей стороне ехал, а тот не по своей. И в тюрьме, когда сидел, я сколько ему денег давала, то болел, то ещё что.
По Танькиным щекам потекли слёзы, она их не вытирала, будто не замечала. Слёзы оставляли на светлом дешёвом пуховике тёмные пятна.
— У сестры онкология, — продолжала Танька, — рак крови, а племянник только через четыре года из тюрьмы придёт. Я ж ему тоже кредит брала. А теперь отдавать, трясёт всю, сколько таблеток перепила, да без толку, спать не могу.
— А как же ты в больнице будешь работать, если на станцию уедешь? — спросила Ольга Михайловна.
— А я на птичнике уже, выгнали меня из больницы по 33-й. Сижу раз на дежурстве, чай пью. Главная подходит: ты сюда зачем ходишь, чаи распивать? — А я ей: вам можно распивать, а мне что, нельзя. Ну, она меня и выгнала, ушла я на птичник, а там тюремщица, вот будто в тюрьме всю жизнь проработала, так она с нами. А я-то её с молодости помню, как она к нам в посёлок из деревни приехала. Я разнорабочая, иду, куда пошлют, а зарплата — 5 тысяч. То курицу возьмёшь, то фаршику, жрать-то надо, надо жрать! Вычтут, и получать уже нечего. Ей бабы говорят: ты хоть бы своим подешевле продавала. А она: жрите меньше. Так вот.
Слёзы текли по Танькиным щекам.
— Мне б до пенсии, два года всего продержаться.
— До Чернобыльской? — уточнила Ольга Михайловна, потому что по Танькиному виду можно было предположить, что она давно и глубоко на пенсии.
— По Чернобылю, — подтвердила Танька. Она продиктовала телефон для объявления, посетовала, что дорого мы берём — сто рублей — и пошла было.
— И муж к другой ушёл, двадцать один год прожили. Я ему говорю: ты меня брал, ты знал, что я курю, чего теперь попрекаешь? Со всех сторон я плохая. Ну ладно, пойду я, всего вам хорошего.
— И тебе, Таня.
Круглыми глазами мы с Ольгой Михайловной посмотрели друг на друга. Оказывается, у нас-то всё куда как хорошо. Кризис, маленькая зарплата будто померкли перед обильными Танькиными бедами.
Сегодня день Николая Чудотворца. И вдруг случится чудо, Святой поможет Таньке. Сын её остепенится, вернётся муж, не придётся продавать квартиру, а Таньку опять позовут на место санитарки.
Ведь чудеса бывают на свете?